Знакомство

С дрожью в сердце приступаю я к этому повествованию. Мне слишком дороги эти воспоминания, не хотелось бы ненароком исказить их или передать неверно. Хотя, наверное, мы столько раз вспоминали наш первый поход и наше знакомство с Андрюхой, что уже сам этот поход превратился в легенду, а воспоминания в "Слово о Воньге". Итак:

Нам было по двадцать два года, когда мы пришли к четкому пониманию того, что дальше так жить нельзя. Нельзя каждые выходные ездить на дачу и там же проводить отпуск. То есть, наверное можно с точки зрения среднестатистического обывателя, но мы-то знали, что это неправильно. И тогда мы решительно переломили свою судьбу, вступив на тот путь, по которому, собственно, до сих пор и следуем. Мои родители уехали в отпуск куда-то в Европу, Сережины были на даче, а мы отправились прямиком в клуб туристов и оставили там объявление в стиле "Молодой КрАкАдил ищет друзей". Объявление гласило: "Молодая пара с собакой, 22 года (собака несколько моложе) ищет попутчиков для байдарочного похода." Выполнив таким образом свой долг, мы гордо удалились и стали ждать звонков.

Вскоре звонки последовали. Мне позвонил молодой человек, постарше нас года на три и сказал, что они собираются пойти на речку Нерская. Их две семейные пары, идут с маленькими детьми ("Надеюсь, вы не против маленьких детей?" "Нет, что вы, что вы..."), поход ожидается несложный. После чего мне был устроен допрос с пристрастием: "Вы курите?" (Хм... Могу курить, могу и не курить...) "Нет, мы не курим." "Учтите, у нас не курят! А пьете?" (Хм....) "Нет, не пьем..." "И не пьют!" Полностью осознав глубину своего нравственного ничтожества, я была морально раздавлена. Вечером я горестно поведала Сереже суть нашего разговора. "Видимо, водники, они все такие...", - добавила я тоскливо. "Если в течение недели других звонков не будет, придется идти с ними." К счастью, звонки были.

Он позвонил и представился Андреем. Сказал, что идет в поход с сыном (Угу, с маленькими детьми... "А вы пьете? А курите?", - процитировала я мысленно) и с молодой парой, нашими ровесниками. Он сказал, что ему 35, и возрастной разрыв показался мне непреодолимой пропастью, нас разделяющей. "А куда вы идете?", - поинтересовалась я. "В Мурманскую область", - последовал ответ, и сердце мое екнуло. Я была в Карелии в детстве, севернее еще не была. Я знала, что там опасно (это говорили мои родители), и ореол опасности немедля окутал романтической дымкой знонившего. Мы договорились встретиться на следующий день. Заговорщицки перемигиваясь, мы с Сережей купили две пробные бутылки красного вина и стали ждать гостей.

Он появился с фотоальбомами подмышкой, показал нам фотографии своих походов, и после второй бутылки и пачки сигарет я почувствовала, что возрастные и прочие имеющиеся преграды рассосались. Я смотрела на него как кролик на удава, загипнотизировано и восхищенно. Наша судьба была решена. Мы ехали в Мурманскую область.

Сборы

Когда меня спрашивали, ходила ли я в байдарочные походы, я напускала на себя важный вид и говорила: "Да, неоднократно". Но ведь это действительно было так! Я была на Мологе, на Угре, в Карелии (река Шуя, Шот озеро, Вагат озеро), на маршруте Уща-Дрисса и Песь-Чагода-Чагодоща, на Тверце. Единственный нюанс, о котором я благоразумно умалчивала, состоял в том, что на всех этих маршрутах я присутствовала в роли пассажира. Мои родители собирали байдарку, гребли, проходили пороги, разводили костер, ставили палатку, а я... ну что я? как и каждый нормальный ребенок, получала удовольствие от происходящего. Иногда капризничала, став повзрослее, стала получать удовольствие, но никогда не участвовала в процессе по-настоящему. Последний раз я ходила в поход с родителями, когда мне было четырнадцать. На этом совместные туристические мероприятия закончились.

Байдарка: Итак, до похода оставались считанные дни и стоило всерьез задуматься о том, что из походного снаряжения у нас есть, и на чем, собственно, плыть. Мы поехали на Ленинский и извлекли с пыльных антресолей две упаковки байдарки. Это был трехместный "Салют", купленный когда мне было года четыре, и верой и правдой служивший моим родителям все эти годы. Папа старательно очищал его и бережно протирал тряпочкой перед каждой упаковкой, так что, когда мы собрали его у себя в комнате, выглядел он вполне пристойно. К нему прилагался полный ремкомплект: резина, клей, шкурки и т.д., взлянув на который мы поняли, что скучать нам не придется. Две упаковки байдарки весили сорок три килограмма, вызывая в голове беспокойные мысли о том, как собственно его переносить. Но выбора не было.

Палатка: Здесь уже появлялся выбор. Все эти годы мои родители ходили в походы с маленькой брезентовой палаточкой, претерпевавшей по семейному приданию, странные метаморфозы на протяжении своего существования. Сначала это было нечто вроде тента без дна, который сшила папе моя бабушка, потом, когда в одном из горных походов папу чуть было не покусали змеи, бабушка пришила к нему пол. Когда я родилась, бабушка удлинила палатку на метр (подразумевалось, что я должна было спать перпендикулярно родителям). Но я слишком быстро удлинялась и по ширине в палатку явно не вписывалась. Тогда в нее с горем пополам стали запихивать три надувных матраца в рядок (при этом два крайних лежали на стенах, придавая палатке комичный беременный вид), а вещи клали в голову на полагающееся мне исходно место. Палатка получалась не только толстой, но и длинной, отчего центр ее уныло провисал и в дождь промокал даже сквозь пленку. Друзья родителей хихикали и называли ее ангаром. Я любила наш ангар, но в десятом классе мне представилась возможность задешево приобрести у отца подруги польскую палатку, прельстившую меня высотой, простором и яркой раскраской. Факт измены был налицо. Я приобрела это пятнадцатикилограммовое чудище, предусмотренное разве что для авто-походов и отныне собиралась путешествовать с ним.

Рюкзаки: У нас было три семейных рюкзачка: кругленьких, брезентовых и очень старых. Лет им было... ну, очень много. Но при слове "рюкзак" в голове моей не появлялось никаких иных представлений, кроме как об этих рваных брезентовых чудовищах. Я понятия не имела, что рюкзак может быть длинным, станковым и удобно сидеть на спине. Поэтому я была счастлива в своем неведении, как был счастлив честный советский труженик до открытия железного занавеса при покупке трусов семейных единственной имеющейся модели, и не думала ни о чем другом. В рюкзачки ничего не влезало, при мало-мальски неверной укладке они дико натирали спину, лямки эпизодически отрывались. Мне пришлось взять дополнительно сумку для продуктов и несколько целлофановых пакетиков.

Вещи: Что взять с собой из вещей. Вот вопрос, который заставлял меня часами просиживать в позе Сократа и пытаться понять, что конкретно надо брать с собой в двухнедельный северный водный поход. Родители уехали, спросить у Андрюхи не позволяла гордость (мы ведь типа крутые водники!) Я сидела и вспоминала свой поход с родителями в Карелию. Лето восьмидесятого года выдалось в Карелии на редкость теплым (как я поняла позже). Мне вспоминались мои обгорелые плечи и визг, когда я, обжигая пятки, бежала по бесконечному пляжу от озера к палатке. Это воспоминание сильно помогло. Я взяла по одному (!) теплому свитеру себе и Сереже и по четырнадцать (!) футболок каждому на каждый день. О водонепроницаемых куртках тогда не шло и речи. Не было даже появившихся позже серебрянок (баня, которая всегда с тобой). Мы извлекли из шкафа старую штормовку Сережиного папы и его же плащ-палатку. Проблема верхней одежды была решена. Ярмарку уродцев завершали джинсы (вы никогда не пробовали высушить мокрые джинсы над костром при непрекращающемся дожде?) Впрочем нет. Были еще два пункта, на которых стоит остановиться отдельно.

Лишние вещи: (На этом месте у читающих это Сережи и Андрюхи рот должен растянуться во вредной усмешке и язвительно и протяжно произнести: "Стуууульчики") Да, именно стульчики. Стульчики были ровесниками рюкзаков. Маленькие, вылинявшие от времени алюминиевые уродцы с дохлой тряпочкой сверху, рвущейся от каждого дуновения ветерка. Они лежали в байдарочной упаковке вместе со шкурой и являлись для меня непременным атрибутом похода. Тележка. В общем-то тележка иногда бывает нужна. Согласитесь, приятно погрузить на нее две упаковки байдарки сразу и легкой походкой пронестись по перрону. Угу, по перрону. А по корням не пробовали? А по шпалам? А куда ее девать, когда плывешь? А во время обноса? Тележка была немолодой, ржавой, в юности синей, а ныне облезлой, при использовании грубой физической силы она нехотя складывалась и так же раскладывалась. И наконец, гитара. Мне подарили ее за неделю до отъезда. Она тоже была очень старой, но это была гитара. Я так мечтала о гитаре. Играть я не умела, но в том, что ее просто необходимо взять с собой, никаких сомнений не возникало.

Поход

Итак, сборы были завершены, мы были полностью готовы. В назначенный час мы явились на вокзал в сопровождении двух байдарочных упаковок, трех рюкзаков, одной продуктовой сумки, палатки, не влезавшей ни в один из рюкзаков, массы целлофановых пакетиков, тележки и гитары. Ну, сказать, что Андрюха при виде нас лишился дара речи, это значит ничего не сказать. Больше всего его реакция в этот момент напоминала реакцию "плохого" героя из "Полицейской академии" в момент, когда он увидел свою машину после того, как Махоуни всю ночь обучал Хайтауэра навыкам вождения. Вновь обретя дар речи по прошествии времени, он вежливо поинтересовался, каким конкретно образом мы планируем перемещать это количество вещей в пространстве. Однако, исправлять что-либо было поздно, мы погрузили вещи в поезд и тронулись в путь.

Наивно полагать, что у меня сохранились воспоминания о каждом дне этого похода восьмилетней давности, скорее сохранились отдельные моменты, наиболее яркие и обросшие легендами во время последующих лет совместных пьянок. Итак, вот что сохранилось: мы провели в поезде полтора дня. Примерно за сутки достигли Петрозаводска и еще через часов двенадцать прибыли на полустанок с одноименным названием "Энг-озеро". Вещи, предварительно вынесенные в тамбур, были оперативно выброшены на перрон, и мы короткими перебежками стали переносить свое барахло к воде. Андрюха будучи по натуре человеком незлобивым, принял множество имеющихся у нас кульков, как реальность, данную ему в ощущениях, и стал решать представшую перед ним, как перед командором, проблему логистики. В итоге с его помощью мы оказались у воды и начали собирать байдарку.

Байдарка скрипела, но собиралась. Более половины стрингеров были поломаны или искривлены, соединять их приходилось с помощью мата и плоскогубцев. Шкура ссохнась и натягиваться не желала. Помимо всего прочего она еще и растрескалась, но это в процессе сборки не очень волновало. Гермомешки моих родителей, взятые с собой, представляли плачевное зрелище. То есть мешками они еще были, но слово "гермо" по отношению к этим скукожившимся потертым пакетикам казалось неуместным. Я распихала по ним вещи. Было не жарко, чуть меньше пятнадцати градусов тепла, так что свитера и штормовки остались на нас. Часа через три сборы были завершены. Был вечер. Мы не планировали долго плыть в этот день, нужно было лишь отплыть подальше от станции и встать на ночлег. По карте расстояние составляло не более пяти километров.

Шторм начинался где-то в десяти метрах от берега. Конечно, это был не тот шторм, в который несколькими годами позже мы угодили на Княжегубском водохранилище. Вода не перехлестывала через борт, да и сверху не лилась, волны не превышали втрое высоты байдарки, и барашков не было. Но это был мой первый шторм. И первый самостоятельный поход. Мысль о том, что нос байдарки надо держать перпендикулярно или под углом к волне пришла не сразу. Пару раз мы легли боком под волну, и от переворота нас спасла только незыблемая устойчивость "Салюта" (при этом эта устойчивость сводила его быстроходность и маневренность практически на нет). Мы гребли, выбиваясь из сил (а сил было немного), ветер сносил нас обратно. Мои нервы превратились в тонко натянутую струну, все усилия были направлены на борьбу с озером. Нам потребовалось три часа, чтобы пройти эти пять километров. Усталые, мы выгрузились на берег и разбили палатки.

Я упала в палатке плашмя и не чувствовала в себе сил, чтобы встать и пойти готовить ужин. Но я была дочерью походников. Я знала, как глубоко презирают тех, кто манкирует своими обязанностями. Я вылезла из палатки и пошла к костру. Мы приготовили ужин. Есть мне не хотелось. Перед глазами все плыло, мне было плохо. Вначале я списывала это на усталость, но померив температуру с интересом обнаружила у себя 38,5. Что характерно, такая же температура обнаружилась и у Сережи. Андрюха накормил нас таблетками и чаем, мы лежали в палатке и совещались, как жить дальше. Я предложила не портить ребятам поход, вернуться и поехать вдвоем в Москву. Андрюха, выслушав эту версию, сказал мне, что в каком составе мы сюда приехали, в таком и уедем. Предложил мне выкинуть дурь из головы и лечь спать. Я до сих пор не знаю, что с нами было. Не исключено, что мы чем-то отравились в поезде (припоминается быстрорастворимый суп с креветкой сверху), но, если честно, я считаю, что это было реакцией организма на перенесенный стресс. Факт тот, что на следующее утро мы были абсолютно здоровы.

По озеру мы шли еще несколько дней. Днем озеро сильно штормило, по ночам оно успокаивалось. Ночи были белыми, мы сменили свой график и стали жить ночной жизнью. Выходили мы часов в шесть вечера, около двух ночи причаливали. Штормило постоянно. Было холодно. Часто шел дождь. Штормовка не спасала, через некоторое время вещи становились влажными. Идти под дождем было невозможно. Запасных теплых вещей у нас не было. Влажные свитера, недосушенные над костром мы надевали на себя и залезали в них на ночь в спальник. Спальники были тоже старые. Не пуховые, а ватные. Ночью было холоднее всего. Сначала мы молча мучались, потом как-то сказали об этом Андрюхе. Андрюха принадлежал к той породе людей, для которых проблемы их друзей это их проблемы. Он пораскинул мозгами, набрал больших камней, в избытке валяющихся на берегу, раскалил их на костре и навалил в кан. Кан ставился на ночь посередине палатки, и самодельная печка отлично спасала нас от холода.

По утрам нас будили чайки. Они начинали орать часов в шесть утра, а так как ложились мы около двух ночи, счастья нам эти доморощенные будильники не приносили. Они съедали все неубранные продукты, гадили всюду, где только могли, и даже прочитанная позже книга Ричарда Баха не смогла полностью излечить меня от нелюбви к этим тварям. Много рыбачили. Ловились в основном щуки, мы жарили их на сковородке на углях. До сих пор не знаю ничего вкуснее, чем свежепойманная рыба, обжаренная на сковородке. Собирали грибы. В лесах в изобилии росли подосиновики, народу кроме нас никого не было, и огромные нечервивые подосиновики гордо рыжели всюду. Пожалуй, их сбор даже нельзя было назвать поиском грибов. Мы просто собирали их в нужном для ужина количестве и все. Сначала мы вываривали подосиновики в нескольких водах, потом стали варить в одной, а через несколько дней просто заливали кипятком и ели. Природа вокруг была девственно чистой и внушала полное доверие.

В один из ветреных дней ранним утром, когда мы еще валялись в палатках, к нам явилась группа питерцев. Мы обрадовались. Это были первые люди, которых мы встретили за все эти дни. Выяснилось, что питерцы вообще говоря альпинисты, но так как нынче в горах стреляют и с Кавказом у них не сложилось, то они в полном составе, прихватив с собой горную амуницию, направились на Княжегубское водохранилище. Было странно видеть людей в горных шлемах, сидящих в байдарках. Невольно возникал вопрос, не прячут ли они в байдарках мотки веревок. Так как питерцы появились на Княжегубском водохранилище случайно, то карты местности у них не было. Они попросили у нас карту, старательно перерисовали ее и ушли. Мы пересекались с ними еще пару раз. Как-то ночью мы были разбужены громкими криками. Долго не могли понять, что происходит. Единственная возникшая версия была такова: вероятно, местные охотники загоняют лося. Как выяснилось позже, питерцы во время обноса нашли порванный мяч и, перенося байдарки, заодно играли в футбол. Я хорошо помнила этот обнос, во время которого я не то что не могла играть в футбол, я дышала-то еле-еле, продираясь сквозь бурелом с тяжеленными вещами. Мое мнение об альпинистах резко возросло (впрочем, тогда еще без малейшего желания этим заняться).

На пятый день озеро кончилось, началась река. Честно говоря, сначала я испытала облегчение. Все-таки река, это свое, привычное, никаких тебе штормов. Но Воньга очень быстро перевернула мои представления о реках как таковых. По карте на Воньге было двадцать семь поперечных штрихов, означающих то ли пороги, то ли перекаты. Тщетны были наши надежды на то, что это перекаты. Мой первый порог врезался мне в память навечно. Как это часто бывает с порогами, несмотря на то, что мы прекрасно видели его по карте, въехали мы в него неожиданно. Предварительных просмотров и прощупов не было. Еще секунду назад мы шли по ровной воде, а в следующий миг мы оказались в пороге. Стремнина понесла нас вперед, байдарка чиркала по мелким камням, мы, совершенно ошалевшие, пытались грести. Мы даже не вытащили из воды руль, он с противным скрежетом ехал по камням.

Прямо перед нами вырос огромный камень, мы пытались свернуть, но не успели. Последовал удар, байдарку развернуло, носом она зацепилась за первый камень, кормой села на другой, мы оказались перпендикулярно течению, байдарка медленно, но верно накренялась к воде. Мы сидели в ней и как в замедленной съемке наблюдали за тем, как ее переворачивает. Андрюхина байдарка неслась прямо на нас. Я видела, как он резко развернул ее и бросил на мель. Убедившись, что ее не сносит, побежал к нам. И сделал то, чего мы не то что не могли сделать, а просто не догадались. Снял нос нашей байдарки с камня и направил его по течению. Сразу после порога мы вышли на берег. Меня трясло. Он налил в кружку водки и протянул мне. "Я не пью водку", - на автомате сказала я, на что получила логичный ответ: "Теперь пьешь".

Пороги, пороги... Их было не счесть. Помню один, самый ужасный. Сережа идет по воде и ведет байдарку за нос, я в байдарке. Он идет по колено в воде босиком по острым камням. Потом по пояс, по грудь. Влезть из воды в байдарку, не перевернув ее, практически невозможно. Поперек реки огромная сосна. Туда прибило Тошкину байдарку. "Поймаешь?", - кричит ему Сережа. Ленивый ответ: "Ага". Тошка пофигист, я не уверена, поймает или не поймает. Сережа выпускает байдарку, я изо всех сил гребу. Если пронесет мимо дерева, мне, видимо, каюк, дальше порог становится ужасен: ревут буруны, схлестываются течения, все в пене, как будто варится суп в гигантском котле. Поймал. По дереву перебираемся ближе к берегу. Мы на берегу. Сережка мокрый с ног до головы. Все мокрые. Идет дождь, который мы замечаем только сейчас. Мы пытаемся развести костер, но все мокрое. Сережа с Тошкой идут рубить огромную сосну. Не столько для костра, а так, лишь бы согреться. Мы сидим под тентом, меня всю трясет. В какой-то момент уже перестаешь понимать, от холода это или от страха. Ребята разжигают костер, пьем горячий чай. Сознание понемногу проясняется. Все вещи мокрые, переодеть нечего, сухих теплых вещей нет. Дождь не прекращается, холодно. Сережа интересуется, что есть. С глубоким презрением к самой себе недельной давности, отвечаю, что есть десять сухих футболок. Он надевает все десять одну на другую. Никто не смеется.

Вечером пьем водку. Андрюха выделяет по полбутылки на каждого. Половиной бутылки, предназначенной для Сереги-мелкого, растирает его, запихивает в оставшееся сухое белье и в спальник. Он отрубается тут же. Для его одиннадцати лет сегодняшний день был явно перебором. Мы сидим у костра, пьем водку и закусываем ее весовым шоколадом. Я, пай-девочка, никогда не пившая ничего крепче сухого вина, пью водку и не ощущаю, что это водка. Она пьется легко, как вода, даже шоколад не нужен. Пьешь и не пьянеешь. Наутро проглядывает неуверенное солнышко. Мы сушим над костром вещи. От джинсов идет пар, они дубеют над костром, но все равно остаются влажными. Я клянусь себе никогда больше не брать в поход джинсы. Следующий день ходовой. Небо затянуто свинцовыми тучами. Дождя пока нет. Во мне крепко засел пережитый недавно ужас. Я боюсь дождя, как боятся смерти. Молюсь Богу, чтобы не было дождя. Или еще кому-то молюсь. Не знаю, кому. И в самом деле, если бога нет, то кому? Но я тупо и непрерывно повторяю про себя: "Пожалуйста, только не дождь". Дождь в этот день так и не пошел. Мы идем между скал, речка сужается, убыстряется течение. Неожиданно, за поворотом начинается порог. С дикой скоростью мы мчимся между скал, еле успевая поворачивать. Порог легкий. Нас выбрасывает из него, Сережка поворачивается ко мне и спрашивает: "Ну как?" И я, заикаясь, отвечаю: "Зззздорово..."

Пороги, обносы. Легкие проходим, кое-где ребята идут одни или проводят байдарки вручную. Самое мерзкое это обнос. Байдарка разгружается полностью, отдельно перетаскиваем через заросли вещи и байдарки. Медленно, но верно приближаемся к концу маршрута. Порог "Собачий". По высокой воде находятся смельчаки, которые его проходят. Сейчас вода низкая и слава богу. Посередине порога водружен якорь. Это памятник. Кому-то. Из тех, кто пытался пройти. На скалах, окружающих порог, мемориальные доски. Мы разгружаем байдарки. Обнос очень длинный. У нас было пятнадцать ходовых часов в этот день. Пятнадцать. Мы вымотаны до предела. Обнесли, снова загружаем байдарки. От "Собачьего" до конца маршрута четыре километра по карте. Я хочу пройти их сегодня, кровь из носу. Я ненавижу этот поход. Все что угодно, только бы он кончился. Встречаем питерцев. Они обнеслись немного раньше нас, у них разбит лагерь сразу за "Собачьим". Питерцы сделали баню на самом берегу: построили остов из палок, обтянули пленкой. Внутри сложены огромные раскаленные камни, по краям лежат бревна в роли сидений. Температура внутри около восьмидесяти градусов. Они радушно приглашают нас к себе. Баня соблазнительна, нет сил отказаться. Мы с Ленкой сидим внутри, и нам впервые за две недели тепло и даже жарко.

После бани сидим с питерцами у костра. Пьем водку с чем-то. Питерцы в отличие от нас полны сил и энергии. Их командор, заросший бородатый мужик, веселит всю компанию. Узнав, что у Сережи завтра день рождения, взваливает его себе на плечи и несколько раз обегает с ним вокруг костра. Питерцы зовут командора человек-мотор. Они уговаривают нас остаться, но мы благодарим их, вновь кидаем вещи в байдарки и идем дальше. Над водой стоит туман. Туман густой и непрозрачный, вокруг тишина. Соседнюю байдарку, идущую в пяти метрах от тебя, не видно, но слышно. В тишину, прерываемую лишь всплесками весел, вмешивается посторонний звук. Сначала тихий, он нарастает и крепнет. Впереди порог. Мы сбиваемся на воде в кучку и устраиваем совещание, что делать дальше. Стоит белая ночь и туман, порога не видно. Если идти, то идти вслепую. Мы не знаем категорию порога, он вполне может быть сродни "Собачьему". Команда устала, мы идем уже двадцать часов без сна. Большинством голосов с моим единственным против решено встать на ночлег.

Семь утра. Мы высаживаемся на берег. Сережа разгружает байдарку. Я стою и смотрю на него, находясь в неком подобии транса. Я не хочу здесь оставаться, я хочу доплыть до конца маршрута. Закончить его и забыть. Навсегда. Я не останусь здесь. Он перетаскивает вещи наверх и ставит палатку. Зовет меня. Я отказываюсь идти. Стою на берегу и гляжу на воду. В голову приходит странная мысль. Хочется лечь в воду и раскинуть руки, хочется, чтобы подхватило течением и понесло. Хочется, чтобы все закончилось. Через час я поднимаюсь наверх и ложусь спать. Спим часов шесть. Просыпаемся от духоты, палатки стоят под прямыми солнечными лучами. Вылезаем. Наружи неожиданно становится жарко. После двух недель холода и дождей, мурманская природа решила нас порадовать. Температура воздуха поднимается градусов до двадцати пяти, мы еще полны недоверия к происходящему, но самые смелые уже стягивают с себя штормовки. Исследуем порог. Он попроще "Собачьего", но проходить его мы не рискуем. Нашего свежеприобретенного опыта на него явно не хватит.

Обнос очень тяжел, километра два. Нещадно палит солнце, мы перетаскиваем вещи. Неожиданно встречаем еще одну группу из двух байдарок. Знакомимся. Ребята рассказывают, что несколько лет назад при прохождении этого порога погиб их друг, и теперь они каждый год в память о нем проходят этот порог. Что тут скажешь? Перетащив вещи, мы в изнеможении сидим на камнях и отдыхаем. Издалека доносится крик: "Вася!... Вааааася!" Наверное, потеряли друг друга при прохождении. Кто-то из нас невесело шутит: "Нет больше Васи..." Плывем дальше. Я поняла, что это не кончится никогда и, похоже, уже смирилась с этим. Впереди еще один порог и, о чудо, за ним виднеется железнодорожный мост! Судя по карте, порог называется Вяхер. Решаем идти не глядя, вид моста завораживает. Отходим от берега, нас подхватывает быстрое течение. На берегу стоит местный, и правда, цивилизация близко! Мы кричим ему: "Как порог?" До нас доносится ответ: "Ерунда, не сложнее Собачьего". В этом шоковом состоянии мы и влетаем в порог. Нас бросает на камень, разворот, оттолкнулись, прошли, продираемся дном по другому, но нет, не застряли, с немыслимой скоростью летим на третий, успели, увернулись, еще раз дерем дно. Все.

Причаливаем к берегу и вылезаем из байдарки. Уже позже, когда я всей душой полюбила водные походы, я всегда пыталась зафиксировать в памяти этот момент последнего выхода из байдарки. Окончание похода. Но тогда я вылетела из нее с видом ошпаренной кошки, испытывая жгучее желание не видеть ее больше ни-ко-гда!!! Сборы. Разбирая байдарку, мы поняли, что, видимо это был ее последний поход. Шкура, которую Сережа тщательно подклеивал на каждой дневке, после последнего порога представляла жалкое зрелище. Мы разобрали байдарку, собрали вещи, упаковались. Далее гордо водрузили обе байдарочные упаковки на тележку, с которой мы успели дико намучиться во время обносов. Мы предвкушали момент, когда все, пыхтя и надрываясь, потащат свои вещи, а мы, как белые люди, повезем их на тележке. Тележка вяло хрюкнула под весом сорока трех килограмм и... развалилась. Я не смогла уговорить Сережу вывезти ее останки в Москву для передачи моему папе.

От железнодорожной станции нас отделяло три километра по шпалам. Всю ночь мы перебежками таскали рюкзаки, спрыгивая в кювет при звуках приближающегося поезда и передавая друг другу бутылку, с помощью которой мы начали отмечать Сережин день рождения. Я заметила странную аномалию. При снятии с себя рюкзака, первые пять шагов кажется, что у тебя выросли крылья и ты паришь над землей. Наверное, рюкзаки являются сильным галлюциногеном. К четырем утра мы прибыли на станцию Воньга. Станция представляла собой малюсенький богом забытый полустаночек с развалившимся домиком железнодорожника, рядком из четырех развалившихся складных стульев (видимо, списанных в утиль из какого-то неместного кинотеатра) и парой заколоченных домиков. Если люди здесь и жили, то виду они не подавали. Молоденькая девушка, изображающая железнодорожницу, сказала нам, что поезд на Москву проедет мимо в семь утра и она попробует его остановить. Мы стали ждать. Под утро появились мелкие мошки, которых почему-то не было на реке, они лезли в лицо, в рукава одежды, за воротник и больно жалили. В предчувствии поезда мы стойко терпели их выходки.

Поезд действительно появился в семь и даже притормозил, но так как на станции Воньга билеты не продавались, а в поезд без билетов не пускали, то он уехал так же, как и появился. Мы смотрели вслед уходящему поезду, и на нас наваливалось ощущение безысходности и ужасной жизненной несправедливости. Путь в Москву был отрезан. Видимо, нам навеки придется остаться здесь. Однако, девушка утешила нас, сказав, что днем поедет "веселый поезд" до Питера, в который мы вполне можем сесть. Мы заинтересовались странным названием поезда, но она только махнула рукой, сказав: "Сами поймете". В веселый поезд мы сели без билетов и быстро поняли, что к чему. Поезд перевозил пьяных лесорубов с огромными топорами, грибников с длинными ножами, старушек с корзинками, полными ягод. Народ был разношерстный, но очень веселый. Сначала прошла старушка и собрала с нас деньги за проезд. Потом прошел проводник и пытался сделать то же самое. Мы сообщили ему, что деньги уже сдали. Он поинтересовался, кому, выдохнул: "А ты,..." и метнулся за старушкой. Его мнение о ней растворилось в конце вагона.

В соседнем купе ехала пара пьяных лесорубов. При подъезде к Кеми между ними состоялся следующий диалог. Менее пьяный более пьяному: "Вась, вставай! Вставай, Вась!" "Пошел нах!" "Не, Вась, я только с тобой..." Проводник проспался и пришел к нам по второму заходу. Увидев нас, он сделал дикие глаза и спросил: "Вы кто?" Потом в его голове щелкнул переключатель, он расплылся в улыбке и лисьим голосом протянул: "А, туристы!" И сел с нами пить водку. Потом его глаза вновь расширились. Он ткнул пальцем в бутылку водки и нервно спросил: "Где покупали? В Медвежьегорске?" Услышав отрицательный ответ, вновь расслабился и протянул: "Хорошо! А то они в Медвежьегорске водку ацетоном разбавляют для крепости. Пить можно, но наутро голова болит." Он ушел и вернулся с ягодами, видимо, собрал дань со старушек. Так мы доехали до Петрозаводска. В Петрозаводске купили билеты до Москвы. На этом поход закончился. Пожалуй, добавлю только одно. Вернувшись в Москву, я в полной мере ощутила, что такое радость жизни. Я ходила по улицам Москвы и улыбалась дикой улыбкой. Улыбалась домам, машинам, людям, даже совсем не опасному здесь дождику. Я просто не могла поверить в то, что я дома, и что я - жива.

Вернуться в раздел "Походы на байдарках"

Автор: tbr