Он умирал. Его глаза были подернуты поволокой, он лежал на боку и тяжело дышал. Все силы его организма уходили на то, чтобы дышать. Он не видел ничего вокруг и ни на что не реагировал. Фактически, он уже умер. Я сидела рядом на полу и смотрела на него. Я ни о чем не думала. Вспоминать его и свою молодость я стану позже. Я уже оплакала его, после того, как услышала утром по телефону удивленный голос ветеринара: "Он еще жив? Ну, максимум еще день-два." Ветеринар, равно как и все врачи, привыкла к своей профессии и на чужую боль не реагировала. Я гладила его по загривку и думала, сохранить ли мне кусочек его шерсти на память, или не надо. И поняла, что не хочу. Он настолько был у меня в душе, что кусочек шерсти был просто не нужен. Когда он начинал скулить и дергаться, внутри у меня все сжималось. Я не могла дать волю чувствам, я не могла даже элементарно напиться. Я сидела и считала в уме, сколько кубиков реланиума у меня осталось, и хватит ли до утра. Сделать укол сейчас или подождать. Он лежал у самого туалета и хотя я могла просочиться бочком в дверь, мне не хотелось делать этого. Ходить в туалет в полуметре от него казалось мне профанацией самой идеи смерти.

Два дня назад, когда он еще мог вставать и выходить на улицу на дрожащих лапах, он постоянно утыкался носом мне в колени. Он прощался. Я знала это, как мать чувствует своего ребенка по малейшему движению, но намеренно смазывала эти моменты. Я гладила его и говорила всякую ерунду. Все мое существо противилось его смерти. Он был стар и мудр. Он ни на что не жаловался. Пока он был в сознании и ему становилось совсем невмоготу, он даже скулил как-то виновато, как будто извиняясь за то, что невольно мешает нам. Мы бежали из дома. Бежали куда глаза глядят, чтобы не видеть и не слышать. Оставаясь, включали телевизор на полную громкость, потому что не могли больше слушать эту тишину и это дыхание: вдох-выдох. Мы использовали все средства. На столе уже не умещались все перепробованные лекарства. Раньше нам удавалось вытаскивать его, но сейчас это был конец, и мы понимали это. И тогда я начала вспоминать.

Он был нашей молодостью. Казалось, с ним уходил самый главный кусок нашей жизни. Мне было 18, когда он появился у нас, и мне было 30 сейчас. Я помнила его щенком. Мы взяли его, трехнедельного. Взяли, едва поженившись. Я тащила его домой за пазухой и жутко боялась, что он описается. Я смеясь говорила, что это наш сын. Он и был нашим сыном. У нас не было денег. Мы были нищими студентами и купили его на все деньги, подаренные нам на свадьбу. Он был породистым, но что нам было до этого. Он был маленьким пушистым комочком счастья и этого было достаточно. Нам было нечего есть и иногда мы питались гренками из черного хлеба, но щенок ни в чем не должен был испытывать недостатка. Мы зарабатывали по мелочам, как могли, и кормили его вырезкой. Я покупала молоко и делала из него кальцинированный творог, терла ему морковку и экспериментировала с кашей из тыквы. Ах да, еще была первая ночь, когда мы только привезли его домой. Он скулил в своей коробке и я взяла его к нам в постель. Он пригрелся у меня под бочком, под одеялом, и заснул. А утром проснулся, начал бродить по кровати и отдавил Сережке ухо, за что был с позором изгнан. Больше в кровать его никогда не пускали. Он так скулил всю вторую ночь, бедняга, но мы были непреклонны. С той ночи он разучился скулить. Я услышала, как он скулит только сейчас, 12 лет спустя.

Наши родители все еще воспринимали нас, как детей, и были крайне недовольны тем, что мы завели собаку, полагая, что возиться с ней придется им. Мы не оправдали их ожиданий. Я вскармливала его в соответствии со всей имеющейся литературой о воспитании щенка колли. (Мы смеясь называли эти книжечки "Инструкцией по эксплуатации"). Мы делали ему все необходимые прививки и никого не приглашали к себе домой, чтобы не занести какую-нибудь заразу. Он рос крепким и здоровым щенком. Месяца в два с половиной он перестал быть похожим на маленького лысого крысенка с длинным носом и серым пушком и стал стремительно превращаться в колли. К пяти месяцам он предстставлял собой огненный шар ослепительно рыжей и очень густой шерсти, стоящий на толстых щенячьих лапках. Мы перекормили его кальцием и уши встали у него торчком (как нам сказали "не по породе", у колли кончики ушей должны лежать, но нас не очень волновало это - мы не планировали участвовать в соревнованиях), но у него никогда не было рахита.

Помню множество забавных историй из его детства. У него меняются зубы, он грызет все, что попадается ему на глаза. У меня в гостях Ирка, я жалуюсь ей на то, что мебель вся обгрызена. Вдруг она громко ойкает и лезет под стол. Выясняется, что Джерька, устав грызть табуретку, принялся за ее ногу. Мы на Ленинском, в гостях у моих родителей. Идем с Джерькой гулять в Нескучный Сад. Ему месяцев пять, и красив он безмерно (уже позже, у нас во дворе, его прозвали "принцем"). Рядом гуляют две женщины. У них тоже щенок колли, чуть помладше, но маленький и облезлый. Одна из них спрашивает меня: "Вашему сколько?" Я отвечаю: "Пять месяцев". Она говорит подруге: "Смотри, каким наш станет через месяц!" И я думаю про себя, улыбаясь: "Ваш таким никогда не станет!" Помню, как мы учили его различным командам, и он честно учился. И жуткий конфуз, произошедший на собачьей площадке: женщина безуспешно кричит своей собаке "Ко мне!", приманивая ее куском мяса, собака не реагирует. Зато Джерька со всех ног мчится к ней, выхватывает мясо, и убегает. Всеобщее замешательство. Я тихо отползаю в кусты, чтобы меня не заметили. Помню мы на моей даче, в Истре. Мы очень долго гуляли, а он был еще маленьким и устал. Дорога по просеке идет вверх-вниз. Он ложится и отказывается идти. Я пыхтя и чертыхаясь тащу его вверх. Он довольно лежит у меня на руках, свесив лапы. Я дохожу до верху, аккуратно ставлю его на землю и даю ему хорошего стартового пинка под зад. Он обиженно визжит, но семенит вниз, понимая, что спорить бесполезно.

А вот еще, уже позже. Мы уехали на выходные из Москвы и оставили его у свекрови. Приезжаем забирать его, и я долго не могу понять, что с собакой. Как выяснилось, она вымыла его шампунем и высушила феном, отчего и без того густая шерсть распушилась и встала вертикально, лениво колыхаясь на спине и не зная, куда бы ей пристроиться: вправо или влево. Ему около года, он вымахал в огромного пса. Узкая талия, широченные плечи, грудь колесом и на груди роскошный белый воротник. Высоко поднятая голова с длиннющим носом, взгляд чуть свысока. Как будто знает, что красив. И мужчина на улице, гуляющий с собакой: "Он ведь у Вас еще маленький?" Я (обиженно): "Да. А как Вы догадались?" Улыбка в ответ: "Да у него морда глупая. Щенячья." Осень. Мы в лесу учим его брать барьер. Прыгаем вместе с ним через канавы. Зима. Мы катаемся на лыжах, он бежит за нами. Но бежать тяжело, лапы проваливаются глубоко в снег. Он не сдается. Останавливается передохнуть и снова по уши в снегу штурмует целину. Выгрызает катушки снега, свалявшиеся между подушечками и пальцами на лапах. Я снимаю перчатки и помогаю ему вычистить лапы. Через полчаса чистим их снова, больше его на лыжах с собой не берем.

Он болен энтеритом, мы везем его на тележке в лечебницу делать уколы. Ставим на ноги за три дня. Самое ужасное: едем с ним в метро, у него попадает лапа в эксалатор. Выдергиваю лапу, течет кровь, выскакиваем из метро с ним на руках, ловим машину. Куда ехать? Поздно, уже все закрыто. Везем его в травмпункт, там просим его перевязать. Над нами смилостивились, наложили ему повязку. Ночью он лежит под столом. Ему плохо, он дрожит. Но молчит. Утром в лечебнице его оперируют. Потеряны два пальца на задней лапе, но ходить будет. Через пару недель он неуверенно ступает на лапу. Через месяц уже бегает.

Как он умел встречать! Сколько радости было в его лае, он давал тебе понять, что только тебя и ждал, что он любит тебя, что никто, кроме тебя, ему не нужен и для него не существует. Помню, я только что вернулась из роддома домой. Все сгрудились над ребенком, никто не обращает на меня внимания. И я плачу, уткнувшись лицом в его шерсть, потому что он не пошел со всеми, а остался со мной.

Я не могу писать, у меня текут слезы. Все кончено. Квартира пуста. Его нет. Я знаю, что больше не заведу собаку. В одну реку нельзя ступить дважды. Все имеет свою цену, и за минуты счастья надо платить. Я плачУ сполна.