Меня унизили! Опустили до самого плинтуса! Вытерли моим телом стены и пол, размазали по потолку! До синяков намяли бока, истерли колени, измотали душу!

Спасло меня только одно. Перед всем этим членовредительством меня, поверх тонкого комбинезона, плотно забинтовали в эластичные бинты. В километры бинтов. С головы до ног. А на нос напялили круглые, как у кота Базилио, очки, сквозь которые я практически ничего не видел. Потому что были они темные как горы в ночном небе и с диоптриями, не совместимыми с моим здоровьем.

Все это безобразие какой-то киношный умник назвал - «слепой паук на потолке». Эпизод из будущего шедевра Бондарчука. Съемки проходили в павильоне «Мосфильма»

Эпизод являлся метафорическим отражением нашей реальной политической жизни. Все здесь было вверх тормашками и все было построено на обмане. Правда, в отличие от электората, зритель получал удовольствие оттого, что его обманывают.

Декорация, в которой происходили съемки, называлась «перевернутая комната». И потолок в ней, естественно, был на полу. На нем (на полу, изображавшем потолок) одиноко стояла люстра, развесившая три унылых плафона. А с потолка свисал письменный стол с прибитым к нему календарем, книжкой и настольной лампой. В дальнем углу комнаты вниз головой свисал торшер. И завершало все это мебельное убранство интеллектуальное достояние квартиры – книжные полки, со свисающими вниз головами книгами. Полки и книги были покрыты паутиной. Впрочем, также как и остальная мебель.

Бинтовали меня долго, но аккуратно. Больше часа. И все это время я стоял в позе заключенного на проверке. Руки в стороны ноги врозь. Только на стенку руками не опирался. Бинтовали меня две прелестные девушки. И это самым приятным образом отвлекало от утомительного распятого стояния. Но недолго. Минут пять. Потому что уже через пять минут я понял, что из этого костюма до конца съемок возврата не будет. И если вдруг у меня вдруг возникнет желание отлучиться, то это будет связано с большими проблемами. Ну ничего, решил я, часа четыре как-нибудь переживу, а к тому времени съемки должны закончиться. С этим оптимистичным прогнозом я погрузился в себя и только боковым зрением отмечал нарастающий ритм порхающих вокруг меня девушек с развевающимися в их руках лентами серпантина. Их руки мягко накладывали витки эластичного бинта, а я сосредоточился на создании образа слепого паука. Как он, то бишь я, должен двигаться? Какая у него пластика? Почему у него, т.е. у меня, только четыре конечности? Почему он перебинтован? За что он слепой? И если он слепой, то зачем ему очки? И, вообще, почему у него человеческое тело?

Когда-то в «Лиловом шаре» мне приходилось изображать птенца птицы Рок, но там было все понятно. На ноги мне напялили огромные распальцованные куриные лапы, коленками назад. На торс надели яйцеподобный корпус из проволоки, обтянутой латексом, в котором я мог развести руками. И где-то над этим огромным яйцом с куриными лапами тянулось вверх метра три страусиной шеи, увенчанной головой птенца. Все это хозяйство вместе со мной управлялось при помощи тонких тросиков, с крана, двумя кукловодами. Один управлял головой, а другой собственно таскал меня по кругу. Потому что мне нужно было передвигаться огромными прыжками, чего я, находясь в этом яйце, с огромными ластами на ногах, самостоятельно сделать, безусловно, не мог. К тому же прыгать мне приходилось вперед спиной, чтобы ноги сгибались как у порядочной курицы коленками назад. Так что никаких проблем с пластикой у меня не было. Проблема была с другим.

Вам когда-нибудь приходилось прыгать по неровному рельефу с завязанными глазами? Некоторое представление о том, с чем мне пришлось столкнуться, могут иметь альпинисты, которым приходилось выходить на восхождение в горах глубокой ночью без фонариков. В темноте, когда ты не видишь рельефа, ноги то натыкаются на камни, то проваливаются в ямы! И мышцы ног реагируют либо слишком поздно либо слишком рано. И ты ничего с этим сделать не можешь! Но там глаза все же открыты и звезды, даже если нет луны, хоть немного, но все-таки подсвечивают поверхность. Здесь же, находясь в этой заднице из латекса, я был слеп! Нет, внутреннюю поверхность яйца я видел замечательно. Все проволочки, образующие корпус и несущие на себе шкуру птенца с нежным пушком, аккуратно пропаяны и я за них практически не цепляюсь. Но я совершенно не вижу рельефа! В результате некоторые мои прыжки, когда я не угадывал момент контакта с поверхностью, заканчивались падениями! Ноги были просто не готовы к нагрузке. Со съемками была полная задница!

Ввиду того, что камера стояла сбоку и немного выше меня, я решил, что не будет большого криминала, если я проковыряю маленькую дырочку в задней части птичьего брюха. Тем более, что географически она совпадала с реальным отверстием реального птенца птицы Рок. И я сделал дырку. Это было маленькое, величиной с нынешнюю десятикопеечную монету отверстие, но я обрел визуальный контакт с почвой! Я увидел землю! Это была радость мореплавателя, дожевавшего последние сапоги и отчаявшегося сойти на берег! Мои прыжки стали осмысленными! И хотя визуальный контакт с почвой осуществлялся через задницу, я себя в ней уже не чувствовал! Съемки продолжаются!

Закончилась эта история очень занятно. По мере съемок, ввиду того, что никто этого спасительного отверстия не видел, я его постепенно расширил сантиметров на пять! И никто этого не замечал!

И вот финальная сцена! Какой-то тупой астронавт стреляет в бедного, заблудшего маленького птенчика из лазерного пистолета. Птенчик заваливается брюхом и своей длинной шеей на землю, некоторое время агонизирует и замирает, разбросав упитанные куриные бедра и предоставив всеобщему обозрению зияющую между ними черную дыру… Сначала на съемочной площадке повисла долгая, угнетающая пауза, в которой чувствовалось недоумение, удивление и даже просто шок! Как же, камера стоит в нескольких метрах и вдруг перед ней обнажается такая пошлая дыра! Я замер, лежа в своей яйцеклетке, и глядя на замершую в немой сцене толпу, уже предчувствовал надвигающуюся бурю! И вдруг раздается чей-то негромкий радостный голос: - А, что очень реалистично!

И, как по мановению волшебной палочки, толпа ожила! Ожила таким гомерическим хохотом, что некоторые составили мне, продолжавшему лежать на земле, компанию и бились рядом со мной в истерических конвульсиях!

Когда мои страхующие, наконец, пришли в себя, и удосужились поднять меня, абсолютно беспомощного и неспособного самостоятельно встать, на ноги, я вылез из своего кокона и, все еще пребывая в смятении, спросил: - Ну, как? В ответ я увидел дружно поднятые большие пальцы!

Костюмеры продолжали меня обматывать эластичным бинтом, подшитым к эластичному же комбезу. Я стоял как Бетман, с разодранными в клочья крыльями, а они разбирались в этом нагромождении лоскутов и, накладывая виток за витком, время от времени приговаривали – хорошо, хорошо. Что было хорошо и кому было хорошо, я не понимал.

Но понимал, что после того как меня запеленают в этот костюм, а мне потом внезапно захочется попасть в туалет, то после его посещения мне придется простоять с девушками еще час.

Стояние солдатиком-рыбаком, показывающим какую он поймал русалку на гражданке, не способствовало моему расслаблению. Дельты на плечах уже изрядно ныли и я мечтал о том, чтобы девушки перестали мельтешить и оставили меня, хотя бы на короткое время в покое. Но они продолжали меня уговаривать – хорошо, хорошо, и я терпеливо стоял в ожидании конца. Но оказалось, что это было только начало.

Когда я достиг полного сходства с ожившей мумией, извлеченной из гробницы, и решил, что пора бы и поработать, мне сказали - щаз! Мы вот только подвесим то и закрепим это. Подвесили. Закрепили. Всего лишь за час. Потом два часа выставляли свет. Чтобы избавиться от смутного беспокойства, закрадывающегося в мой забинтованный организм, и, хоть чем-нибудь себя занять я , время от времени, подтыкая кончики вылезших бинтов из трупного костюма, ходил по пыльному павильону в поисках подходящей гробницы для покойного времяпровождения. Ничего достойного внимания кроме фрагмента космического корабля не нашлось. Но улететь на нем не представлялось возможным. Я смирился и продолжил ожидание.

Еще через час меня спросили, готов ли я к съемке. Я подавил возникшее возмущение и мысль о том, что помреж мог бы и лучше планировать съемки и вызывать не за пять часов до начала съемок, а хотя бы за два.

Пристегнув тросики к поясу, я поднялся по внешней стороне декорации на «пол», который как таковой отсутствовал и, перегнувшись вниз головой, начал стекать вниз по стене. Начались поиски пластического решения.

Так как никто не мог предположить, как должен двигаться «слепой паук на потолке», то сначала мне предложили изобразить летучую мышь. Я послушно сложил крылья и повис вниз головой, пытаясь изобразить непринужденную расслабленность во всех членах. Какое-то время мне это удавалось. Светики поправляли свои приборы, оператор искал нужный ракурс и с помощью рулетки определял расстояние от камеры. А «мышь» потихоньку начинала сдыхать. Большая часть моей крови, в силу гидростатического давления, оказалась в черепной коробке и норовила просочиться через глаза и уши. Лицо раздулось и покраснело. Мне ужасно хотелось стать ногами на «потолок», т.е. на пол. Запоздалые мысли о том, что нужно было размяться, утешения не приносили. Я тупо висел вниз головой и ни у кого не возникало здравой мысли о том, что выставлять свет и камеру, можно вися и вниз ногами. Наконец, минут через 20, включили камеру.

Прилипнув к стене, я, по мере того как меня спускали на тросике вниз, переставлял конечности, изображая перепившую мумию, возвращающуюся в родной саркофаг. Оказавшись на «потолке» я понял, что у меня активно включились трицепсы, ноги, плечи и прочие части тела. Ползти, точнее бежать, нужно было по-пластунски, т.е. колени в стороны, локти наружу, но при этом держать таз над полом. Движение получалось на двух конечностях. Рука, нога, рука, нога. (Можете попробовать использовать это движение как упражнение, и пробежать таким образом метров 100. Таз на расстоянии 10 – 15 см от пола. Забегая вперед, могу сказать, что на следующий день у меня была жутчайшая крепатура.)

Летучая мышь, превратившаяся в мумию, творцам не понравилась и мне предложили изобразить ящерицу. И ползти, максимально извиваясь в позвоночнике, чтобы добиться наибольшего сходства. Очередной раз, спустившись по стене вниз головой, я коротким мощным рывком, извиваясь, насколько это позволяла гибкость моей поясницы, мчался в дальний конец «потолка», где меня ждала, достойная этого рывка «награда»! Я пускал слюни, причмокивал губами, вожделенно облизывался языком и неторопливо, чтобы не спугнуть, протягивал к ней запыленные, обмотанные отрепьем руки. С трепетом извлекал ее из густой тягучей паутины, торопливо клал в рот и быстро, быстро перемалывая ее зубами, жадно оглядывался по сторонам – не летает ли здесь еще одна маленькая, сладенькая, пластмассовая мууха!!!

В целом образ получался, но для большей убедительности не хватало какой-то маленькой детали. И тогда творцы предложили мне войти в образ бешеной ящерицы. Страдающей болезнью Паркинсона. Мне предложили трясти головой. Для меня это было совсем не сложно, потому что к этому времени у меня уже тряслись от нагрузки руки, тряслись ноги, тряслись уши, тряслись мозги, и трясся мочевой пузырь!!! Мне хотелось попасть в туалет!

Прошло почти 8 часов с того момента, как меня вынули из саркофага. Три из них мною вытирают пол в павильоне.

Я в очередной раз сползаю по стене. В мои бока впиваются закрепленные на беседке маленькие, но очень твердые стальные скобы. Заглянуть под комбез не могу, но у меня полное ощущение того, что там стекают тонкие ручейки крови. На подгибающихся руках, с избитыми коленями, изгибаясь и тряся головой, и еще на всякий случай, выпучив глаза, я снова бегу к этой гребаной, жеваной, занюханной, облезлой, покрытой паутиной мухе!!!

И, наконец, слышу долгожданную фразу!

- Стоп! Снято! Каскадеру аплодисменты!

Я скромно раскланиваюсь, на всякий случай уточняю можно ли раздеваться и затем неспеша, с достоинством отойдя за ближайшую перегородку, начинаю бешено срывать с себя все эти изгвазданные бинты, комбезы, беседку. Спокойно, спокойно! Хорошо, хорошо! Уговариваю я себя. Бинты взлетают вокруг меня, образуя взбитое в воздухе макроме. Сдирая промокший от пота комбинезон и одновременно подпрыгивая на месте, я про себя монотонно напеваю. Все будет хорошо! Все будет хорошо! Запрыгиваю в джинсы. И, на ходу застегивая молнию, бегу мимо собирающейся домой и уже забывшей обо мне группы. На бегу возникает мысль – зачем застегиваю, все равно сейчас расстегивать? А что если еще молния застрянет?!!!

Она не застряла!

Я с облегчением вздохнул и мысленно произнес: - Всем спасибо! Съемка закончена!

Р.S. Ввиду того, что накануне я имел несчастье отравиться, то в этот день я ничего не ел и практически не пил. Поэтому описанные страсти несколько надуманы, Хотя, в таком костюме, и могли бы иметь место. Потому что повторное одевание в течение часа группа мне не простила бы. А в остальном все соответствует действительности.

Видеоролик